На Западе Михаила Горбачева помнят как либерального человека мира, а в России его обвиняют в катастрофическом национальном упадке. Гарет Дейл ставит Горбачева в его исторический контекст и отвергает обе оценки, начиная с личной ноты.
В прямом, личном смысле я благодарен Михаилу Горбачеву за то, что он был Генеральным секретарем КПСС в начале осени 1989 года. Живя в Восточной Германии, я принимал активное участие в волне формирования оппозиции и протеста, которая впоследствии привела к свержению режима. Опасались беспощадного разгона. «Будет ли «решение на площади Тяньаньмэнь»?» был у всех на устах. Мы внимательно следили за признаками необычных перемещений войск на советской военной базе поблизости.
Оглядываясь назад (или, чтобы отдать должное историкам, из архивных исследований), мы знаем, что основная фракция режима ГДР жаждала кровавой бани. Были составлены списки тысяч оппозиционеров для «изоляции» в лагерях для интернированных. Министр внутренних дел Фридрих Диккель приказал полиции «использовать любые необходимые средства» для подавления сопротивления. Цель состояла в том, чтобы нагнетать атмосферу гражданской войны, давать повод для военного подавления. Его самым большим желанием, как Дикель рассказал своим коллегам из Центрального комитета в накачанной тестостероном тираде, было вмешаться в протесты «и избить этих негодяев, чтобы их собственные матери не узнали их». Я руководил здесь, в Берлине, в 1953 году. Никто не должен мне рассказывать, что замышляют эти контрреволюционные подонки».
Намек 1953 года был на восстание рабочих, которое на разных участках страны нанесло поражение силам безопасности Восточной Германии. Режим был спасен только благодаря вмешательству советских танков и войск ценой десятков жизней. То, что это не повторилось в 1989 году, во многом было связано с исчерпанием советской модели государственного капитализма, а также с количеством и решимостью протестующих на улицах, а не с политическими лидерами. Тем не менее нам повезло, что в Кремле руководил реформатор.
Михаил Горбачев умер в начале этой недели. То, что его уход окрашен в контрастные тона в России и на Западе, широко отмечалось. Для многих россиян он был лидером, виновным в крахе империи, а также в резком падении уровня жизни и продолжительности жизни. Для западного истеблишмента Горбачев был честным и либеральным, приятелем Тэтчер и Рейгана и, прежде всего, миротворцем — полной противоположностью действующему президенту Кремля.
Оба портрета карикатурны.
Второй может быть точен в оценке личности Горбачева. В отличие от многих себе подобных, он был искренним, любезным и угрюмым. Просматривая стенограммы бесед с его восточногерманским коллегой Эриком Хонеккером, я поражен контрастом содержания и тона. Слова Хонеккера деревянные. Они лязгают от одной заезженной банальности к другой, в то время как советский премьер говорит настойчиво, хотя часто иносказательно, всегда живо о серьезности проблем, с которыми столкнулось его государство, и о необходимости выслушать недовольство граждан. Хонеккер, как позже заметил Горбачев, не смог установить связь; это было похоже на то, как кто-то «кидает горох в стену».
Однако по существу западный портрет неточен. До мозга костей Горбачев был креатурой номенклатура – советский правящий класс. Его приход к власти в 1970-х и 1980-х годах во многом был обязан покровительству главы КГБ. Он поддержал отправку танков для подавления венгерской революции в 1956 году и Пражской весны в 1968 году. Возможно, после этого его отличала способность читать руны. Когда в 1980–1981 годах в следующем вассальном государстве, Польше, вспыхнуло восстание, Горбачев посоветовал не посылать танки. Это не означало, однако, перехода к пацифизму или даже уважения к волеизъявлению угнетенных народов. Не прошло и десяти лет, как он направил силы вторжения против новой независимой Литвы — эпизод, который не упоминается в некрологах, подчеркивающих его непутинские качества. В том же году он присоединился к войне в Ираке под руководством США.
Ставя на братство с Западом, проницательность Горбачева покинула его. Западные лидеры, как отмечает его биограф, сначала «усомнились в Горбачеве, затем приняли его и, наконец, отказались от него, отказав ему в экономической помощи, в которой он так отчаянно нуждался». Хуже было, когда неолиберальный сдвиг, который начало проводить его правительство, поощряемый западными советниками, завершился катастрофическими 1990-ми годами — «потерянным десятилетием», в котором можно найти корни многих нынешних проблем России. Обещания Запада воздержаться от расширения НАТО на восток, в которые Горбачев, похоже, верил, были грубо отвергнуты.
Не менее обманчиво и другое, «русское», прочтение премьерства Горбачева. Ибо еще до того, как он взял руль, гибель СССР была почти неизбежной. Государственный капитализм советского типа процветал как модель роста в особую эпоху деглобализации и войн: в середине двадцатого века, когда относительно автаркическая и «плановая» экономика была нормой во всем мире. Эта модель была плохо приспособлена для извлечения выгоды из глобализации и страдала от экономической войны, которую вел гораздо более богатый Запад. Падение цен на нефть во время правления Горбачева стало еще одним ударом, учитывая растущую зависимость СССР от ископаемого топлива.
Стремясь возродить советскую экономическую мощь, Горбачев обратил внимание на рыночные реформы, проводившиеся в Восточной Европе и Китае, но ни один из этих путей не был многообещающим. Государства Восточной Европы погрязли в долгах перед западными банками и МВФ и не показывали никаких признаков возобновления всплеска роста. Как и Россия, они продолжали переживать 1990-е годы как потерянное десятилетие — за частичным исключением Польши, бенефициара западного списания долгов, которое никогда не предлагалось Москве.
Что касается Китая, Горбачев и его советники были очарованы его траекторией и экспериментировали с реформами предприятий в китайском стиле. То, что они не прижились на русской земле, объяснялось не их неумением, а структурными различиями. В китайской деревне новые возможности для квазичастного фермерства в 1970-х годах встретили бурный отклик, а административная перестановка во время «культурной революции» позволила местным властям стать влиятельными менеджерами по накоплению капитала. Для китайского капитала последовали благотворные циклы роста, реформ и политической стабильности. Советский Союз, напротив, дольше оставался в командном режиме; прочно обозначились контуры военно-промышленного комплекса и коллективизированного сельского хозяйства. Поэтому сопротивление реформам было гораздо сильнее, и именно это побудило Горбачева принять рискованную стратегию гласности — либерализацию СМИ и частичную демократизацию. Гласность не только спровоцировала оппозицию со стороны консерваторов, но и подстегнула политизацию, проявляющуюся в кампаниях, волнах забастовок и национальных восстаниях. Горбачев был вынужден лавировать туда-сюда, останавливаться или идти на компромисс на одном этапе, а на другом его тянуло вперед. Потеря центрального контроля угрожала на каждом шагу. Когда 1980-е подошли к концу, гласность пересеклась с колониальной географией, совершенно непохожей на пекинскую. В то время как китайский колониализм, главным образом в Тибете и Синьцзяне, был жестоким, это население сравнительно невелико. Советский Союз, напротив, был воссоздан при Сталине как великороссийская гегемония над множеством угнетенных национальностей и с неформальной империей, охватывающей большую часть Восточной Европы.
Гласность привлекала, а также стимулировала проекты реформ единомышленников в государствах Восточной Европы. Затем они зажгли прикосновение ко всему зданию господства. В 1989 году смена режимов и национальные восстания в Восточной Европе бумерангом перекинулись на СССР, спровоцировав захват власти региональными лидерами и каскад сепаратистских движений, прокатившихся по ныне окончательно разъединяющемуся советскому пространству.
С уходом Горбачева мы можем задуматься об историческом переходе от «коммунизма». Командная экономика, которой он руководил, являла собой классовый проект — не рабочих и крестьян, украшавших ее знамена, а номенклатура. Как и в большинстве государств, в Советском Союзе были периоды стабильности и процветания, в первую очередь 1950–1970-е годы, а иногда и меньше, о чем могли свидетельствовать собственные деды Горбачева, изжеванные на куски в лагерях для военнопленных на Украине 1930-х годов. Государство, которое вслед за Горбачевым превратилось в сегодняшнюю капиталистическую Россию, не является ни более свободным, ни более равноправным, ни эмансипированным, чем оно было во времена командной экономики горбачевской эры — это результат, который западный либерализм запоздало видит, но поймет ли он?
Горбачев называл себя одновременно «продуктом номенклатура [and] его могильщик. Формально это неопровержимо, и все же проводимые им реформы были рассчитаны на сохранение власти тех же чиновников, в алхимии, превращавшей бюрократическое железо в плутократическое золото. Способствуя большему социальному неравенству и незащищенности, процесс рыночных реформ, который он инициировал, перетек в бурные 1990-е годы и вызвал реакционную реакцию авторитарной централизации, которая определила последующую эпоху. Хотя они очень разные по характеру, между Горбачевым и Путиным существует большая преемственность, чем принято считать как на Западе, так и на Востоке.
источник: www.rs21.org.uk
